- А от чего ещё? Ведь мы сами за себя живём и сами за себя решаем. Никто другой просто не сможет за нас жизнь прожить и принимать решения.
- Жизнь прожить - да... а решения... Питьо, ты уверен, что мы всегда принимаем их сами? А не идем за кем-то, с радостью предоставив ему право решать за нас?
Сейчас разве не так было? Отец сказал им вступить в бой - и он вступили. А если бы остановились хотя бы на миг, подумали?
- Нужно. Нужно верить в это. И стараться самим изменить... Все. Не поддаться этому искушению снова.
- Знаю я, что нужно... Только пока не получается... и не только у меня, уверен.
Старший ведь тоже не был в себе уверен. Совершенно... Тэльво видел это в его глазах.
- Тогда... попробую.
- Угу...
Вот весело будет... Если все так вот начнут, как он недавно. Нет уж, лучше ему взять себя в руки и не мучить окружающих. Истерики ничего не изменят, как, впрочем, и все остальное.
- Да нет, отец никого не звал. Просто хотел узнать, где вы и что с вами. Нужно отдохнуть, с рассветом двигаемся дальше.
- Ну... вот мы. Как я говорил - сидим и греемся. И отдыхаем. Куда дальше он сказал?
- Ну... мы отдыхаем. Как можем. Ладно, скоро двинемся... а правда, - куда?
Хотя ясно куда - вперед по морю... На миг Тэльво стало страшно. Он никогда не плавал на корабле и очень плохо представлял себе, как это будет. Особенно сейчас, когда море казалось черной бездной, освещенное лишь звездами. И... как оно примет их после всего, что они натворили? Захочет ли нести добытые таким способом корабли?
- Жаль. Поискать бы его, конечно, да только навряд ли он обрадуется. Помочь с дровами?
- Не обрадуется, наверное. Можно позвать - захочет - придет. И, в любом случае, надо ему сказать про утро. Помоги.
- По мне так лучше его тоже сейчас не трогать. А сказать - что нам мешает, скажем... Да дров бы надо, если мы не прямо сейчас уходить собираемся.
Тэльво встал. Надо было... нет, не дрова искать. Что-то делать. Чтобы не думать...

Морифинвэ медленно шел, слушая, как под ногами хрустит галька. В мыслях было пусто и даже как-то прозрачно, а в душе шевелилось какое-то неприятное чувство, на редкость похожее на совесть. Но почему? Ведь они все сделали правильно? Ведь так кричали вслед за отцом, стоя на вершине Туны? Не будет нам покоя, покуда не свершится месть, а любой, кто заступит путь, да будет убит! Мужчина или женщина, чужак или родич, или тот, кого вовсе нет еще на земле... Все правильно, почему же так страшно смотреть на багровые от пролитой крови плиты причала? Не с этого нужно было начинать. Не думалось, что жуткие условия Клятвы придется исполнить так скоро.
Карантиру казалось, что он умер: все, что было прежде, было словно не с ним, а с кем-то беззаботным и юным, кто не знал бед серьезнее, чем травма на охоте или ссора с братьями. А еще - выглядывали из сгустившейся вокруг тьмы серые глаза того парня, которого Карнистиро зарубил сегодня первым. Прежде Четвертый никогда не убивал никого, кроме животных на охоте, и теперь ему было жутко и плохо. Хотелось упасть на камни, свернуться клубком и выть от страха, но гордость не позволяла. Решившие уйти, давшие Клятву не имеют больше права на слабость - а иначе к чему все? Они же не трусы какие-нибудь вроде тех, кто слепо покоряется воле валар? Они - феаноринги!
Но все же невыносимо оставаться сейчас одному...
У нагромождения камней чуть поодаль Карнистиро заметил одинокую фигуру и осторожно подйдя узнал Макалаурэ. Тот стоял совершенно неподвижно, устремив взгляд в одну точку; руки скрещены на груди и судорожно сжаты, носки сапог захлестывает прибой, но брат этого, кажется, не замечает. Самый ранимый и чувствительный из семерых... страшно подумать, что он сейчас должен ощущать... Уж на что Карнистиро бесчувственный чурбан - ведь пробрало не на шутку, а тут - Менестрель... Нельзя оставлять его здесь так, да и вдвоем, наверное, будет легче...
Не будучи уверен, что Макалаурэ услышит простой оклик, Карнистиро тихонько тронул брата за плечо:
- Кано...